Элитная школа-интернат – благородный пансион при Московском университете. Колоритная фигура директора – Антона Антоновича Прокопович-Антонского. В пансионате воспитывалось 300 юношей. Обучение было платным. Поступивший назначался в тот класс, который по каждому предмету соответствовал по знаниям. «Слаб в предмете – в низшем седьмом, в другом посильнее – в шестом. Зная математику хорошо – находишься в 4 классе. Это способствовало успехам».
Начало 19 века. Старая, отработанная методика. Это подготовительное учебное заведение окончили Жуковский, Магницкий, Лермонтов. А в одном его выпуске встретились семь будущих лицеистов пушкинского выпуска: Владимир Вольховский, Федор Матюшкин, Константин Данзас, Михаил Яковлев, Дмитрий Маслов, Сергей Ломоносов и Николай Ржевский.
«Воспитанники разделялись на отделения по возрасту и успехам в науках. Было 5–6 отделений, у каждого – свое помещение: в двух отделениях были наилучшие воспитанники –отделение отличное и отделение полуотличное. На отличников смотрели с большим уважением».
Среди них автор «Воспоминаний» Валерьян Сафонов особенно отмечал одного. «Из числа моих прежних товарищей я больше всех любил Вольховского, попавшего в 1811 г. в Лицей. Он отличался необыкновенным трудолюбием… притом был более нелюдим, убегая от общества, был очень застенчив и беспрерывно краснел».
Один из лучших биографов лицеистов, также лицеист, Н. Гастфрейнд признавал: «Бесспорно, что многие порядки, заведенные в Москве, в Университетском пансионе, были перенесены в новосозданный Царскосельский Лицей.. Жуковский с товарищами еще в бытность свою в Университетском пансионе издавал журнал».
Он же приводит пример, что и в Лицее «в среде талантливых мальчиков занимались литературными шалостями. Когда в 1812 г. появился журнал «Для удовольствия и пользы», издателями его были Вольховский, Есаков, Илличевский, Кюхельбекер, Маслов и Яковлев».
В исследовании Н.Я. Эйдельмана Вольховский назван и сыном бедного гусара из Полтавской губернии, и москвичом. Конечно, первому поступить в Пансион и Царскосельский Лицей без связей, протекции было проблематично. Другое дело, если феноменальные способности мальчика и благородное достоинство, без афиширования предков его – иерархов Русской православной церкви – позволили ему поступить и блестяще закончить заведение самостоятельно.
«Математика Карцева никто, кроме Вольховского, не слушает. Вольховский, сразу отличившийся знаниями и первенствующий по оценкам, сделался Sapientia (премудрость), а затем Суворочкой».
Учителя, профессора и адъюнкт-профессора отзывались о 14-летнем Владимире (родился он в 1798 г) так: «с превосходными дарованиями, весьма благонравен, не требуя надзора, одарен глубокой проницательностью и силой рассудка; но скромность его столь велика, что достоинства его закрыты ею, обнаруживаются без всякого тщеславия и тогда только, когда должно и когда его спрашивают. Добродушие, нелицемерная искренность, снисходительность ко всем, кротость, благородство во всех поступках, покорность».
Такой идеал человека в наше время кажется чем-то нереальным, давно утраченным. За две сотни лет изменились воспитатели, воспитуемые, упала планка образования, сместились акценты. Неизменна лишь память истории.
Владимира оценили и светила педагогической науки, и сами воспитанники. «Вольховский, по наружному виду и сложению был чрезвычайно малосилен.. Известный насмешливый класс школьников не только не издевался над ним, но воспел пред выпуском в лицейской песне:
«Покровительством Минервы
Пусть Вольховский будет первым».
Они составили стихотворное «Описание паясов», где очередное прозвище Суворочки (Суворчика) дано пусть среди неизбежных насмешек, но с теплотой:
«А там высокий и рогатый
Как башня Маслов восстает,
При нем Суворочка идет,
Баяцынька черноусатый».
Всеобщий любимец окончил Лицей с первой из двух (Большой) золотой медалью, став лучшим в первом, пушкинском выпуске. После сдачи специального экзамена 13 июня 1817 г. он утвержден офицером Генерального штаба. Его товарищ М. Корф в воспоминаниях считал этот этап успехом в карьере. «Он вышел из Лицея прямо в квартирмейстерскую часть (называвшуюся тогда Свитою)». Это подразделение было детищем генерал-майора П.К. Сухтелена, приехавшего из Голландии. В его заслугу входило и усовершенствование Депо карт Генерального Штаба. Поэтому офицеров квартирмейстерской части учат быть хорошими съемщиками и картографами – их ждут походы и командировки на окраины Российской империи.
Но до того наш лицеист успевает сделать несколько переводов в «Военный журнал». Сотрудничество в журнале относится к 1817 и 1819 гг. Это переводы с французского статьи под названием «Неудачи Афинского сражения полководца Никия при осаде Сиракуз», а также записок Юлия Цезаря о войне Галльской. Современники заговорили о Вольховском как о «человеке, снискавшем себе репутацию военного ученого».
И, наконец, в 1818 г. квартировавший с ним сослуживец И.Г. Бурцов рекомендует его в члены общества декабристов («Союз благоденствия»). Члены «С.Б.» обязывались «распространять полезные знания, занимать должности самые трудные и даже низшие по чину и званию, чтобы и в таких местах действовать в пользу справедливости и бескорыстия».
Что же, посылки в духе христианской морали, а Вольховский – человек верующий, из рода священников. Его прадед был настоятелем Николаевской церкви в г. Полтаве – Павел Вольховский, а родной брат Павла – Афанасий I Вольховский – епископом Ростовским, членом Святейшего Синода.
Преосвященный Афанасий I был на редкость мудр и прозорлив. Не отказал Бог в уме и потомку его брата, Владимиру Вольховскому. Последний, вступив в тайное общество, «вскоре усмотрел, что оно не соответствует пышно возвещавшему названию своему, стал мало-помалу удаляться». Тем не менее, клеймо «прикосновенного» к восстанию 1825 года всегда использовали не в его пользу консервативные представители власти и недоброжелатели.
Каждый из «птенцов» Царского Села уже выбрал свою дорогу, но еще ничего не стерто из лицейской жизни. Под знаком 19-го октября в первый после расставания год на празднике собрались Пушкин, Вольховский, Кюхельбекер, Малиновский, Корсаков, Илличевский и другие. Вольховский просит друзей снабжать его книгами.
А мы страницу за страницей открываем его послужной список.
1820 год июня 24. В.Вольховский откомандирован в Бухарию при императорской миссии под начальством А.Ф.Негри. Сам Александр Федорович по ведомству коллегии иностранных дел незадолго до этого сопровождал генерала А.П.Ермолова к Фетх-Али-Шаху.
Директор Лицея писал в письме Федору Матюшкину: «Вольховский сидит на верблюде и командует авангардом». Конвой миссии состоял из 550 человек с артиллерией, имел в своем распоряжении топографов и натуралистов.
По возвращении из Бухарии Вольховскому «от щедрот Александра Благословенного произведен пансион по 500 р. ассигнациями в год и удостоен личного доклада императора».
В апреле 1821 г. Гвардия вступила в поход в Витебскую и Минскую губернии. Оттуда Вольховский вернется осенью 1822 г. уже штабс-капитаном. Но его старший лицейский наставник, Егор Антонович Энгельгардт, лелеет мечту видеть Владимира Дмитриевича профессором кафедры военных наук. «Этот план так вкоренился во мне, что я себе никак иначе тебя не воображаю, как сотрудником моим. Повоюй, брат, а потом приезжай в Царское Село».
Чуяло сердце доброго педагога задолго до опасности: Вольховский и война – вещи несовместимые. Нет, тот все преодолеет, не спасует, но и беречь себя не будет. Чем-то это все закончится? Старший давал младшему дельные советы. Шла круговая переписка между Альма-матер и питомцами.
1823 год июля 11, за маневры под Красным Селом Владимиру Дмитриевичу объявлено высочайшее благоволение. Государь император Александр I лично следил за карьерой многих военных. Из письма Е. Энгельгардта: «Князь Петр Михайлович Волконский заговорил со мною о тебе: – Я вашего Вольховского не только люблю, но искренне почитаю, и дай Бог, чтобы много у нас было ему подобных. И Государь его таким знает».
В числе своих новых товарищей Вольховский нашел Ф.Д.Шуберта, с которым поддерживал отношения до конца своей жизни. В двадцатые годы под руководством генерала Шуберта разрабатывался новый измерительный метод, т.н. триангуляция. Сначала военные работали около Петербурга, в 1824 г. продолжили в Новгородской губернии. Метод должен был послужить основанием для хозяйственных и топографических съемок, в военных поселениях, распространялся на Псковскую и Витебскую губернии. До 1826 г. полевые работы производились офицерами Генерального Штаба.
В январе-феврале 1824 г. Владимир Дмитриевич с особыми поручениями командирован в отдельный Оренбургский корпус; в последующем состоял при военной экспедиции в Киргиз-Кайсацкую степь. Официально был при разбитии и преследовании кочевых мятежников, за что и был награжден орденом Святого Владимира IV степени.
Подошел 1825 год. В марте наш герой «пожалован капитаном». Ему – 27 лет. Пройдено боевое крещение, в стычке, не на войне. Но он уже не тот гарцующий на стуле Суворочка, делающий неимоверные усилия над собой. Он уже на настоящем коне, пришпоривший удачу воин армейского авангарда.
И вдруг чаша судьбы качнулась, как бы испытывая его. 17 мая неожиданно для всех он подал в отставку. Позже его родственник, декабрист А. Розен, объяснит этот поступок благородством сына по отношению к отцу. «Он сделал это, полагая быть полезнее в гражданской службе, где имел бы меньше расходов и больше средств помогать ослепнувшему отцу; но место, обещанное ему Олениным, президентом Академии, было отдано другому».
Начальник штаба Гвардейского корпуса А.И. Нейдгардт упрашивает офицера остаться. Sapientia все взвесил и вновь подал прошение на службу.
25 августа того же 1825 г. капитан откомандирован в экспедицию для обозрения пространства между Каспийским и Аральским морями, в Киргизские степи. Руководителем экспедиции назначен был полковник Генерального Штаба Берг, в походе также участвовали барон Ливен и Дюгамель, оставивший биографические записи.
Во время Каспийской экспедиции произошло неожиданное: умер император Александр I. Находясь на окраине Российской Империи, подданные несколько месяцев не знали, кто царствовал это время. В одной из крепостей по пути следования экспедиции Вольховского уже ждал фельдъегерь, имеющий приказ императора Николая I доставить арестованного в Петербург. К тому времени вовсю продолжались допросы военных, участвовавших в восстании на Сенатской площади.
Уже исписаны были кипы бумаг, пересмотрены сотни дел, упоминаемых непосредственными участниками декабрьских событий. Он непосредственным не был, но ему пришлось всю дальнейшую жизнь расплачиваться за «розовую мечту», возвращаться в годы недалекой еще юности, вспоминать разговоры лицейской «Священной артели», «Союза благоденствия» и «Союза спасения». Его имя называли в допросах князь Трубецкой, отставной подполковник Муравьев-Апостол, полковники Бурцов, фон дер Бриген, Нарышкин, но, называя фамилию, они не могли уточнить Верховной тайной комиссии его чин и место службы. Это говорило в его пользу. На редких посещениях кружков он отмалчивался, был замкнут, быстро уходил.
К счастью для офицера, начальник Гвардейского Генерального Штаба барон И.И. Дибич посчитал «обстоятельства, связанные с участием Вольховского в заговоре, оставить без дальнейшего изыскания». О том дежурный генерал Главного Штаба уведомил военного министра.
Также заподозрены, но оставлены на свободе будут лицеисты Дельвиг, Бакунин, Корнилов, Броглио, но Пущин и Кюхельбекер, ставшие в строй восставших, претерпят арест и ссылку.
А во время казни пятерых руководителей восстания капитан Вольховский по приказу (думается, не умышленному) находился на плацу вместе с Петербургским плац-майором А.Болдыревым, городским полицмейстером и солдатами.
В его судьбе будут находить что-то фатальное. Присутствие на казни – уже проявление рока, фатума. В 19 веке «роковыми» были двадцатые годы. И не только для него.
В 1826 г. брат Владимира Константин Вольховский (в семье были еще брат Дмитрий и сестры Надежда, Ольга и Анна), выпускник Лицея в Царском Селе, «получил чин офицера молодой гвардии». «Твоего брата отыскивал.. он представлен после смотра Бистрома Карла» (письмо Ив. Малиновского от 14 ноября 1826 г). В это время старший гвардеец Вольховский уже «назначен состоять при Генерал-адъютанте Паскевиче, под начальством коего находился до славного мира России с Персией».
К назначению прилагалась рекомендация П.К.Сухтелена: «Позвольте Вам рекомендовать г-на Вольховского как лучшего офицера Генштаба (du corps de l`etat major)».
25 июля 1826 г. Персия (современный Иран) вторглась на территорию областей, уже присоединенных к метрополии. Грабя и сжигая армянские селения, они двинулись к Тифлису (ныне Тбилиси). Русские посты не выдерживали, начали отступать.
«Проконсул Кавказа» генерал Ермолов и его помощник генерал Мадатов составляют военный план, готовят войско. В числе офицеров полков – Лев Пушкин, Николай Раевский-младший, Денис Давыдов и многие декабристы. Стремился оказаться в гуще событий и А.С.Пушкин.
Исследователь этого периода жизни и творчества поэта К. Айвазян в статье «О «Путешествии в Арзрум» Пушкина» сообщает: «От Давыдова стало известно, что при приближении тяжелой массы персидской конницы «отец-командир» Паскевич решил было отступать, но Мадатов и Вельяминов не дали этого сделать».
Н. Раевский, с которым, кстати, по Военно-грузинской дороге добирался до Тбилиси и Владимир Дмитриевич, был назначен командиром нижегородского драгунского полка. А Вольховский – обер-квартирмейстером при действующем отряде. Именно эти двое стали пунктом притяжения остальных военных в их ссылке в «Южную Сибирь», т.е. на Кавказ. К Вольховскому, как представителю Штаба, стали обращаться за помощью многочисленные родственники и знакомые сосланных и «прикосновенных». Например, 2 сентября 1826 г. О «несчастном Пьере» – Петре Петровиче Коновницыне, ставшем солдатом, пишет его сестра Елизавета Петровна, в замужестве Нарышкина, умоляя «помогать, поддерживать, одобрять его». С подобной просьбой к другу-лицеисту обращался по поводу одного из своих знакомых и А.С. Пушкин.
Николай Шильдер, историк, дал яркие характеристики основных участников эпохи войны начала 19 века:
«А.П.Ермолов 10 лет начальствовал на Кавказе, предсказал войну с Персией, но оказался застигнутым врасплох. На место опального проконсула направили И.Ф.Паскевича. У царя было десятка четыре генералов, но он не доверял так никому, как Ивану Федоровичу. Это оскорбляло многих старых преданных гвардейцев Александра I, знавших славу Ермолова, героя Отечественной войны 1812 г. При Алексее Петровиче были покорены целые области, утверждено русское владычество, построены крепости во всех важных пунктах. По отношению к войску он был продолжателем лучших традиций Суворова. Спал по 4-5 часов в сутки, на простом войлоке. О Ермолове шла молва: недоступный страху, он умел вселять мужество в каждого солдата, а на врагов наводил ужас».
О Паскевиче мнения многих пишущих современников сходились: тщеславный, придирчивый, дорожащий своим авторитетом, не принадлежал к числу начальников, которые берут на себя ответственность за подчиненных.
Внутри фронта назревал конфликт личностей, противоречие прогрессивного и ортодоксального, яркого и серого. В Тифлис был направлен начальник Главного Штаба барон И. Дибич. По прибытии 20 февраля 1827 г. он приступил к допросам обеих сторон и склонился в пользу оставления в Тифлисе Ермолова и отзыва Паскевича, которого характеризовал как «неспособного для первостепенного места. Сила ума Ермолова начала торжествовать победу».
Такое мнение могло привести к расколу на две противоборствующие группировки: Дибич, Ермолов, Вольховский – Николай I, Паскевич.
Но… весной 1827 г. Дибич возводится в графское достоинство и уезжает из Тифлиса в Россию. Управление Главным Штабом передается военному министру Чернышеву, главному участнику суда над декабристами. Место Ермолова занимает Паскевич, которого царь уважительно называет «отцом-командиром». «Геройское наше кавказское войско под предводительством И. Паскевича и неутомимых начальника штаба Д.Сакена, авангардного генерала И.Бурцева, обер-квартирмейстера В. Вольховского шла от победы к победе до Эривани (Еревана – прим. Автора)».
В мае войска находились у монастыря Эчмиадзин. 1 июня обложили крепость Аббас-Абада. Вот как это описал Н.Н. Муравьев: «Из крепости приезжал к нам парламентер, с ним вместе отправили капитана Вольховского, переодетого в татарское платье, дабы проводить его до крепости и осмотреть ров, но его не допустили близко подъехать и сказали, что будут по нам стрелять».
За сражение 5 июня при Джаван-Булахе Суворочка удостоился ордена Святой Анны II степени. За участие в осаде и взятии 14 сентября крепости Сардар-Абад – монаршее благоволение.
Один из эпизодов русско-персидской войны описан Александром Грибоедовым, послом России: «Лагерь под Эриванью. Гассан-Хан с тремя тысячами собираются напасть на наши транспорты. Гвардия отправляется в экспедицию. Вольховский с колокольни видит пыль вдали».
Суворочка, упорно гарцующий перед лицеистами в Царском Селе, пытаясь преодолеть врожденную застенчивость, теперь успешно справляется с ролью разведчика. За Эривань он награжден орденом Святой Анны II степени, украшенной алмазами. Иван Малиновский пишет: «Ты у подножия Марсова престола».
Весной 1828 г. А. Грибоедов приехал в Петербург с текстом Туркманчайского мирного договора. Российская империя «отбила» ханства Эриванское и Нахичеванское, Ленкорань и приобрело многомиллионную контрибуцию. Получение ее от восточного хана требовало от русских служб немало усилий уже на дипломатическом фронте. И в этом деле по сути Вольховский и Грибоедов стали коллегами. Только об авторе «Горя от ума» знают, а о Вольховском история пока умалчивает.
Он был откомандирован в Тегеран 2 декабря 1827 г. В начале февраля 1828 г. посланник Паскевича возвратился с 10 млн. рублей серебром контрибуции. Иван Федорович, получив титул графа Эриванского и большой куш денежной суммой как поощрение, не имел такой славы среди участников тех событий, как его квартирмейстер. Графу это не могло понравиться. Тем не менее, за отличное исполнение командировки Владимир Дмитриевич 4 марта 1828 г. произведен в полковники, а 13 мая назначен обер-квартирмейстером Отдельного Кавказского Корпуса (ОКК).
Искренне радуются друзья. Энгельгардт – Матюшкину 20 марта 1828 г: «Я имею великие радости: два письма от Вольховского, одно из Тегерана (каков?!), куда он был послан от Паскевича для переговоров с Шахом, и одно из Туркманчая (где подписан мир), куда привез он первую половину контрибуции – 10 млн. серебряных монет. Вольховский сам, по обыкновению своему, о том, что он делал, не говорит, но здесь идет о нем такая слава, что у меня сердце прыгает от радости… Граф Нессельроде по части дипломатических переговоров написал к Дибичу официальное отношение, в коем поставляет обратить внимание .. «на особенные заслуги капитана Вольховского.., который своим благоразумием, твердостью и отличным вообще в сем деле поведением.. должен почесться главным виновником перемены мыслей Шаха и блистательного и выгодного для нас мира, посему и просить графа Дибича довести о сём от имени его Государю Императору».
Бывший военный и лицеист Малиновский хоть и благодарит за поддержку славы лицейской, но все же желал бы его видеть не за Араксом, а где-нибудь поблизости: «Желаю тебе по твоим добродетелям Sapientia счастья, приезжай женись, да селись где-нибудь в соседстве – ты заслужил отдых» (из письма 1828 г). Но его ждала другая кампания.
14 апреля 1828 г. вышел Манифест о войне с Турцией, или, как ее называли, Портой, Оттоманской империей. Вот где встретились два многовековых противника. Для России освобождение от турецкого ига соседних, близких по вере народов требовало материальных и больших человеческих жертв. За одну переправу через Дунай в мае русская армия заплатила высокую цену – 112 тысяч убитыми и ранеными.
17 июня произошла сшибка воюющих сторон при с. Мешково, в 29 верстах от г. Карса. Началась усиленная рекогносцировка этой крепости, была разбита неприятельская кавалерия. Когда были взяты заречные предместья Карса, очищена береговая сторона, оказалось, что у болота упорно держался бастион Юсуф-Паши. Тогда обер-квартирмейстер полковник Вольховский и 27 гренадеров «первыми бросились туда, овладели им вместе с 4 пушками и обратили оные против крепости. За взятие 23 июня штурмом крепости Карса пожалован орденом Св. Георгия IV степени, а в воздаяние отличительного мужества, оказанного при покорении и взятии крепости Ахалцыха пожалован золотою шпагою, орденом Св. Владимира III степени».
Об этом поступке своего обожаемого ученика Энгельгардт прочел в № 247 «Русского инвалида» за 1828 г.
«Невмоготу стало, увидел твое имя, увидел тебя на бастионе, и все прошло и перо в руку и здравствуй, Суворчик!.. Напиши, Суворчик, слова два, три о старине, о себе, я не хочу знать ваших дел; дай бог вам успеха как поныне. Я хочу только знать тебя, знать, как тебе живется. Сегодня 19 октября – бывало в старину, веселый день, день дружбы».
О тех событиях писали «Тифлисские ведомости» в №№ 11-12 за 1828 г. Об этом можно прочесть и в «Памятных записках Н.Н. Муравьева-Карского» («РА», кн.1, 1877г).
Та война завершилась присоединением Восточной Армении. Событие было значимым для победившей стороны. Офицеры рвались на фронт, представители искусства – запечатлеть момент истории. Пушкин подавал прошение о зачислении в армию, но оно было отклонено.
В предисловии к «Путешествию в Арзрум» Пушкин писал: «В 1829 г. отправился я на Кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и некоторыми из моих приятелей… Арпачай! Наша граница! Никогда еще не видел я чужой земли.. Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России».
Паскевичу-Эриванскому из Санкт-Петербурга приходит циркуляр о секретном надзоре за поэтом, что, впрочем, было лишним, так как верноподданнейший Иван Федорович и без команды имел особый нюх на «неблагонадежных».
С другой стороны, тщеславный граф не прочь был увековечить свое имя в литературе, но автор «Путешествия в Арзрум» восславил других, в основном опальных, скрытых под инициалами.
В ноябре 1830 г. Вольховский был назначен Генеральным консулом в Египет. Судя по результатам его миссии к шаху в Тегеран, он рожден был для дипломатической службы. Но этому судьбоносному назначению не дано было исполниться – вмешались обстоятельства: горн войны вновь призвал офицера в ряды действующей армии, теперь уже на другую границу, в Польшу, а министр иностранных дел Нессельроде почему-то не воспрепятствовал этому.
«В генеральном сражении при корчме Вавер… получил контузию в колено левой ноги.., в генеральном сражении и поражении мятежников под Прагою на Гроховских полях.. под ним была убита лошадь.., за отличия, оказанные в делах, пожалован в генерал-майоры 1831 года июня 3.., награжден орденом Св. Станислава I степени, польский знак отличия за военные достоинства II степени, 13 сентября того же года Высочайшим приказом назначен обер-квартирмейстером отдельного Кавказского корпуса». Другого шанса попасть на дипломатическую службу ему не предоставили.
Командующим Отдельного Кавказского корпуса в 1831–1837 гг. состоял барон Г.В. Розен. После доклада П.В. Гана, который якобы обнаружил злоупотребления в крае, Николай I полностью сменил руководство Закавказья, переведя Розена в сенаторы, а Вольховского фактически понизил в должности, назначив командиром 1 бригады 3 пехотной дивизии в Динабурге (ныне Даугавпилс).
Список его побед и наград можно было бы продолжать и дальше, все это можно проследить, читая военную историю. Он состоялся как военный, но не только звания, ордена и медали определили его известность в России первой половины XIX века. Он относится к редкой плеяде людей, обладающих благородством души, не зависящей ни от наград, ни от выпавших им испытаний.
Как настоящий христианин, он не искал ни в жизни, ни в карьере никакой выгоды, настоящей победой считал лишь достижение духовной свободы для каждого человека, включая себя самого. И сопрягал это с личной ответственностью за всех.
Удостоившись двух личных аудиенций императора по государственным делам, он не отказывает в поддержке прошения к нему своей родственницы, г-жи А. Розен, жены декабриста.
Декабрист А.Е.Розен, переведенный в 1837 г. на Кавказ, встретил в семействе Владимира Дмитриевича и его жены Марии Васильевны, урожденной Малиновской, самый теплый прием. Ведь они все это время воспитывали старшего сына ссыльного, Евгения. Андрей Розен охарактеризовал Вольховского как человека, обладающего «правом стоять в ряду мужей, описанных Плутархом».
И. Малиновский поведал, что его друг «выставлял как одно из счастливейших воспоминаний о своей службе на Кавказе то, что число умерших чинов в Отдельном Кавказском корпусе, уменьшаясь постепенно, в его время дошло до одной трети против прежнего..».
В 1839 г, после увольнения Суворочки от службы по болезни, его директор-наставник А. Энгельгардт утешает его… стихами другого лицеиста: «ты уволен, друг мой. Поздравляю, потому что это сходно со справедливым твоим желанием.. Наш Пушкин где-то сказал:
«Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись,
В день уныния смирись,
День веселья, верь, настанет».
Вне армейских забот генерал-майор в отставке прожил всего два года. Как бы предчувствуя свою кончину, он пишет в домашнем духовном завещании, что благодарит свою жену, верного и нежного друга, за любовь её, благословляет детей своих, Отечество и великих венценосцев Александра и Николая, провидение, одарившее его столькими благами.
Он умер 7 марта 1841 года в возрасте 42-х лет в с. Каменка (Стратилатовка) Изюмского уезда Харьковской губернии. Последними его словами были: «Мы будем счастливы. Мы достигли своего назначения. Я раб твой, господи!».
(Публ.: «Исторические науки» №6, 2010. М.: «Спутник +»).