О. Н. Петровская
К 65-летию со дня смерти Николая Николаевича Белоцветова (3.05.1892 -12.05.1950)
(Напечатано в книге II сборника «Шестые Псковские региональные краеведческие чтения». Печоры. 2015г.)
Предчувствия великой трагедии России высказывали многие, в том числе — Федор Достоевский и Владимир Соловьев. Хотелось бы добавить к ним давно забытое имя философа, переводчика, поэта, эссеиста Николая Николаевича Белоцветова, творчески связанного с нашей землей. В зарубежных сборниках антологии русской духовной лирики его имя значилось рядом с именами Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Белого, Аксакова, Баратынского, Вяземскова, Жуковского.
В жестокое для России время Белоцветов не мог опубликовать свои произведения на исконной русской земле. Но он всегда мыслил как человек духовный, православный, как патриот своего Отечества. Поневоле став представителем русского зарубежья, он сказал не только о своем времени бытия, но и о будущем потерянной для него страны. Во многом угадавший пути России, он становится актуальным сегодня: ведь мы опять стоим на пороге возможных потрясений.
В «Дневнике изгнания», эссе «Пути России», стихах и прозе он анализирует наши заблуждения, слабости, проблемы. Но за этим чувствуется глубокая вера в воскресение Руси. Он считал, что «восхождение русской культуры на более высокую духовную ступень могло бы искупить кровь и слезы»…
Вспоминая о друге, Юрий Иваск написал: «Его почти невозможно было увидеть en face. Уж очень узким было его лицо, и поэтому он всегда был видим в профиль. Отсюда впечатление некоторой призрачности, которая была и в бесплотных его стихах».
Через 3 года после смерти в Париже вышла третья книга его стихов. Предисловие написала жена Николая Николаевича : « Ушел из жизни большой поэт. Он пролетел через жизнь. Он пел, как Орфей в преисподней. Поэт божьей милостью сознавал, откуда его дарование, и не искал для себя славы. В этом — секрет его шапки-невидимки, в которой он, поэт и философ, прошел по жизни».
Как жемчуг, в уксус брошенный, мгновенно
И навсегда растаю, растворюсь
В твоих просторах, край мой незабвенный,
Злосчастная, истерзанная Русь!Шепча твое поруганное имя,
Развеюсь я в тоске твоей как дым.
О, родина немая, научи мя
Небесным оправданием твоим!
Предки Белоцветова — люди духовного сословия. Дед Алексей Васильевич — протоиерей из города Киржач Владимирской губернии, духовный писатель, у которого было 2 сына: Николай и Сергей. Николай Алексеевич Белоцветов и Варвара Андреевна Тикстон, отпрыск старинного английского рода, переехавшего в Россию при Екатерине, — родители Николая Николаевича.
Место его рождения — Петербург. Кроме него, в семье были еще: брат Андрей и три сестры — Екатерина, Елена и Людмила. Летом жили в Царском Селе или выезжали за границу.
Закончив немецкую школу, в 1909 году Николай поступает в Петербургский университет, выбрав отделение философии историко- филологического факультета. Он уже пишет стихи. Николай освоил 7 языков, но особое влечение испытывал к немецкой литературе и философии.
Сохранились его дневники с 1910 года. Много стихов о любви, записей по вопросам философии, русской поэзии. Среди заметок -шуточная басня, сказка. Он пишет «Рыцаря святого Грааля».
В последний год перед первой мировой состоялись: его знакомство с Андреем Белым, путешествие в Мюнхен, Лейпциг, лекции философа-мистика Рудольфа Штейнера, основателя антропософии.
1914-й он встретил в России. Война. Николай был призван в армию и направлен в Михайловское артиллерийское училище, после чего — на фронт. И, тем не менее, у него в следующем году — первая публикация в петербургском сборнике «Перун», работа над статьями «Над истиной и заблуждением», «Голос миров», «Возвращение Заратустры» и др. Задумал «Мир и миф».
1 января 1916. Запись в дневнике: «В этом году буду опять вести записки. Надо контролировать свою работу. <…> появилась моя «Религия творческой воли». Начало литературной деятельности… Два последних месяца я -юнкер.
(Далее -о фальши знакомой Леры). Зачем скарлатина не прикончила меня? Лучше было бы мне умереть, чем желать смерти от германской пули.
24 января 1916. За юношеским максимализмом и страстями -горькое сожаление о том, что «нет ни минутки для великих книг и для людей, живущих духом»
«28 февраля 1916. Тяжелый был месяц… Напереживался от казарменной обстановки, безысходности и сырости» .
В равнинах тяжкий пуль и гари едкий запах.
Там небывалый зверь, таящий в лапах смерть,
Сутулится во мгле на искривленных лапах,
Гремучим пламенем отплевывая твердь.
Но тяжки и страшны чудовища угрозы…
В словах уже чувствуется зашифрованный код его поэзии и философии. Когда никто еще не верил в поражение русских, молодой юнкер чутьем угадал, кто будет нашим грозным противником в тот век. Как будто он видит будущее всей страны через телескоп.
Почерк владельца дневника довольно неразборчив, но вот совершенно четко видна запись: «4 сентября. Невель». Вот это да! Он воевал и писал в нашем городе. С этого момента, как говорится, поподробнее. Ведь до сих пор это было неизвестно и потому чрезвычайно важно. Невель в первую мировую был прифронтовым городом, здесь стояло немало воинских частей, в том числе артиллеристы. Автор пишет с большой долей самокритики, чувствуя себя одиноким. Поэт во стане русских воинов!
«С испугом оглядываюсь на четыре месяца офицерской службы. Я ли это? Что за пошлость, тупость. Трагедия превращается в фарс… Вот я оглядываюсь теперь и не нахожу никаких оправданий. Что, если кто-нибудь считает меня своим учителем. Каким жалким опровержением явился бы я ему. Но если я написал такую книгу, значит, я раньше жил… значит, я был человеком, а не таким животным, как теперь. Зорким оком буду вглядываться в себя». Судя по его фразе: «учишь, как лучше убивать» — все его страдания на этой христианской почве.
Через год, 15 февраля 1917(место не указано), появляется запись о службе: «Сегодня очень замечательный день. Константин Митрофанович <…> , мой начальник, командир 1 отдельной <…> штурмовой батареи, уезжает завтра в отпуск по болезни. С завтрашнего дня я -командир батареи. Карьера головокружительная. И очень полезно для меня в смысле опыта». При этом он ставит перед собой задачи: «неуклонно работать над книгой хотя бы по часу в день, быть на высоте своего служебного положения — вести списки распоряжений».
Чем это закончилось, мы можем догадаться. Россию захлестнула февральская революция. Но что суждено было Николаю Белоцветову, связанному своим военным прошлым с Невелем, так это философски осмыслить происходящее и, высказав пророческие предположения, заглянуть в будущее. Его мысли не устарели, а приобрели еще большее значение. Просто раньше мы соглашались со всем, как с неизбежностью, читали сухую статистику и чуть ли не гордились этим.
В 1917 году появляются заметки и планы к роману «Михаил». Он содержит 6 глав и 2 отрывка, посвященных духовным проблемам России. Главы имели названия:
- Камера обскура
- Лея Нэйн
- Особняк на Поварской
- Великий интеллект
- Легенда о зерне Эдемском (Масонский крест)
- Коммуна пролетарских миссионеров
Полностью роман напечатан так и не был, хотя при издании в Берлине отрывков под общим названием «Коммуна пролетарских миссионеров» было объявлено о том, что роман «Михаил» готовится к публикации.
Глава «Камера обскура» вошла в публикацию первым и самым главным номером.
В начале романа действие происходит в столовой штаба части, где офицеры, выпивая, обсуждают новости и спрашивают подошедшего поручика Михаила Архангельского, действительно ли он не знает, что в городе и во всей стране делается?
(А город, где очевидцем описывается революция 1917 года, является Невель (тогда -Витебской, а ныне -Псковской области). «Выходя, поручик скомандовал: «В Невель!»- и пустил галопом». Вслед за описанием «неоштукатуренных кирпичных домиков с красными фасадами цвета фабричных труб» сообщается: «Всадники въехали в Невель».
Автор этих строк действительно служил здесь, это подтверждается записью в дневнике. Он закончил артиллерийское училище, а упоминаемая в тексте батарея, скорее всего, артиллерийская. Кроме того, дом главной героини романа Шейнелеи (Леи) Нейн, « происходившей из рода Бен- Акибы, расположен около полоцкого шоссе, сад спускался к озеру». Действительно, в месте, где из озера вытекает река Еменка, начинается Полоцкое шоссе (старое название).
«Вывески на лавках: «Эссенция из- под Соломона Фледермауза», «Мужской портной Гузик — он же мадам» вполне могли соответствовать действительности. «Евреи и солдаты, до революции не бывшие вместе, слились в одну толпу».
Это тоже характеризует революционную обстановку 1917 года. В такой ситуации поручик батареи встречается со своей знакомой.
Лея, юношеская любовь Михаила Архангельского, приводит его в темную комнату дома, освещенную красным светом камеры-обскуры и представляет «каркающую полумаску», задающую гостю вопросы о русской сказке про Ивана- царевича и Серого волка. Разговор был остро- политический, хоть и выдавался за розыгрыш. Почему Иван выбирает дорогу, где погибает конь, но наездник остается жив, почему Иван соглашается выкрасть Жар-птицу, коня и Елену Прекрасную, а потом обманывает? Маска представляет русского Ивана как бессовестного, алчного спекулянта. Елену-предательницей, продажной, малодушной.
— Какая ужасная пародия, — сказал поручик.
Ему ответила маска (как объяснила Лея, это ее патрон, больной по зрению, живущий при красном свете):
— Мы исподволь искали доступ к русской душе… История творится втайне…Мы в своей камере -обскуре переменим ход мировой истории…
Простившись с фотографом, Михаил Владимирович Архангельский с Леей зашагали по полоцкому шоссе. Дошли до небольшого сквера около моста через шоссе.. Тут, в этом сквере, обдумывал он перед отправкой батареи на позиции последнее возвращенное ему письмо к Лее Нэйн.
— Как вы могли отослать письмо, когда я написал его перед лицом смерти, Великой вечности?
— Мне запретил мой патрон, да, Михаил,- ответила она.
В это время на соседней улице раздались выстрелы и на шоссе хлынула группа солдат, гнавших перед собой окровавленного офицера. У него были сорваны погоны. По согнутой спине глухо раздавались удары солдатских кулаков.
— Ты называешь народ богоносцем и пророчествуешь. Пришел пафос революции. Неужели ты так слаб, что жалеешь офицера? — спросила Лея. — Бросайся вместе со мной в мировую политику. Покоряй, властвуй!…расстреливают не теории, а жизнь, негодующая на их бессилие, тупое упрямство и трусость. Стань его вождем! Ты будешь двигать массами и народами! Под знаменем пролетариата готовимся перестроить мир».
Надо сказать, что в этом отрывке выражена очень важная черта любого страшного потрясения в обществе: сталкиваются интересы представителей разных национальностей, обостряя межэтнические противоречия, зачастую с проявлениями агрессии. Что всегда несет в себе опасные последствия на фоне полного разрыва социального и культурного слоя общества. И для этого разрыва использовались еретики в разного рода масках. И здесь автором поднимается не национальный вопрос, как может показаться, а полноты веры, истинности ее. В скептицизме, осмеянии народных героев он видит не безобидную шутку, а намерения раскачать ситуацию. Сам автор не готов уступить ни пяди нашей общей имперской культуры, которую он рассматривает как скрижаль государства. Поэтому любую насмешку или желание заменить Правду на Кривду, как измену, будет встречать во всеоружии своего литературного дара. Это — его версия, изображенная с помощью мистической камеры- обскуры и маски. Но то, что катаклизмы происходили в кровавом красном свете и под разными масками,- в этом чутье не подвело большого художника. Мы не знаем доподлинно, как протекали революционные дни в уездных городах NN: все написанное по этому поводу в брошюрах безнадежно устарело.
«Поручик вскочил на Серого и карьером помчался по многолюдным невельским улицам… Всадники выезжали из города..Только уже совсем недалеко от Гагарино (или Гагрино. Тоже привязка к существующему названию. прим. авт.), въезжая в березовую аллею, я спросил у Ивана, знает ли он сказку про Ивана -царевича и Серого волка. Так подъехали к воротам усадьбы. Двое солдат конвоировали штабс- капитана Разжигательного. В усадьбе был двор батареи. Здесь и арестовали Архангельского».
Не случайно в эмиграции автор романа пишет такие строки:
Красный флаг на улице, красный флаг!
И за флагом идут, идут,
Вожделея отмщенья, расправ и благ
И взывая: — на суд, на суд!Красный флаг на улице, красный флаг!
И за флагом дремучий люд!
Развевается, вьётся зловещий знак,
Знак свержений, восстаний, смут!Красный флаг, красный флаг вопиёт, кричит
Вот уж столько взметённых лет:
Стоп! Крушенье! Проезд закрыт!
Человеку дороги нет.
Читая эти стихи, каждый человек догадается, на чьей стороне их автор. Красный флаг, как и красный свет камеры-обскуры -это знак большой крови, которая потоками залила всю Россию. Свою артиллерийскую жизнь он не забудет никогда.
Томится ночь под звездным колпаком
И бег часов — как сердца перебои.
Трещит мотор, как четкий пулемет.
Заполнен сумрак уханьем орудий.
Далекий зов. О, кто его поймет!
Услышит кто тоскующих о чуде!
В стихотворении «Молитва» эти воспоминания становятся рефреном:
Невыразима,
Непредставима,
Неисцелима
Печаль Земли!Под гул орудий,
Моля о чуде,
Тоскуют люди.
Господь, внемли!
Но вернемся к роману «Михаил», где описываются события с 1917 года и далее, происходящие с теми же героями уже в Москве. В главе «Коммуна пролетарских миссионеров» рассказывается, как бывший поручик Михаил пришел с подругой Марией на собрание известной ложи. Выступает товарищ Лея Иосифовна Нэйн: «Я — коммунистка по убеждению. Мы, кремлевские коммунисты, строим свою религию на новой революционной действительности». В речи она упоминает своего патрона и условия соглашения Филадельфийского братства с советским правительством. На дворе -декабрь 1918.
Советская власть предлагает братству подчинить внешнее выражение своих идей революционной необходимости. Требуются переименования : братства- в коммуну, ангела Филадельфийского — в пролетарских миссионеров. При этом коммуна вносится в число советских организаций. Надо придерживаться советской терминологии. Соборность заменена на коллектив, человечество — на интернационал, человек — это исключительно пролетариат, Бог заменен прогрессом и т.д. Все были за сотрудничество с большевиками. Михаил один воздержался против предложения Нэйн.
Автор ухватил нечто очень важное в истории большевизма: ересь, масонство, но за этим прослеживается много мистического, неисследованного. Конечно, на Белоцветова не мог не повлиять другой известный автор из журнала «Перезвоны», Борис Зайцев. О мае 1918, о судьбе патриарха Тихона, о крестном ходе в Москве тот делился своими наблюдениями: «А со стены, из-за рубцов Кремля, жадными глазами следили люди в остроконечных шлемах, в большинстве инородцы». И вызывало такой антагонизм, конечно, несправедливый захват власти большевиками и геноцид русского народа, в первую очередь, православных. Зайцев подчеркнул, что на похороны патриарха собралось больше народа, чем на похороны Ленина.
Как же сложилась дальше судьба молодого философа- артиллериста? В 1917 году пережил газовую атаку у Двинска той же Витебской губернии и возвратился в Петербург. (Судя по письму, где-то в конце ноября). Скрывался от ареста, переехал в Москву. Там встречался с Андреем Белым.
1918-1919 — продолжение работы над романом. Это идет параллельно с философскими размышлениями о революции.
В 1920 году женился на пианистке Марии Эмильевне Пейтнеккер-Демской, дочери польского графа на русской службе. Она провела детство в имении в Белоруссии, после революции находилась в родительском поместье, где отца расстреляли.
В такой ситуации и был подготовлен побег Белоцветова на рыбацкой лодке в Финляндию. Его спутником стал А.П.Ваулин, композитор, позже оказавшийся в Праге. А Николай Николаевич нашел пристанище в Берлине. Там в 1921 году выходит его книга «Пути России». Об издании подобного в России не могло быть и речи в те годы.
Читаем его почти пророческие мысли.
«Момент свержения большевизма близится…Очередная задача будущей русской власти — воссоединение Великороссии, Малороссии, включая Крым и Кубань, и Сибири до Читы и Кабула в одно целое и, если судьба продиктует самостоятельное существование этих частей бывшей России — о спайке их путем тесного союза .
Его мысли, как видим, подтвердились. Ошибся про Кабул? Но ведь был же в нашей истории Афганистан.
Как и современные политики, Николай Белоцветов рассуждает о друзьях и врагах русского народа, о пролитой им крови за освобождение других стран. «А результат? Россия ограблена в территориальном отношении более, чем побежденная Германия. Англичане отняли Эстонию и Латвию, желая создать форпост на Балтийском море… Антанта присудила Бессарабию Румынии, подготавливается захват Восточной Сибири Японией. Даже не предусматривается никаких вознаграждений за жертвы России». И это в то время, когда на фоне интернациональных песен народ не имел права вспоминать о своих жертвах.
«Великий народ должен думать о себе» ,- вот слова Николая Николаевича. Но до сих пор ни мы о себе не думаем, ни о нас не думает никто. Или думают плохо. Он предупреждал о том, что « у иностранцев явится желание смотреть на Россию, как на колонию, беззащитную против вторгнувшихся». Но хотя бы говорим так же, как он говорил 95 лет назад.
Когда нам все казались друзьями, он заявлял, что Англия, Франция и Германия стараются разделить и ослабить нас. Друзьями Николай Белоцветов считал только королевство сербов, хорватов и словенцев. «Пора русскому народу сделаться русофильским и стать на путь здоровой национальной политики, отказавшись от альтруизма. Или Россия вообще не возродится как великое государство».
Отрицание большевиками религии и морали философ расценивал как развращение человеческой души и внушение ядовитых начал. Все, кроме коммунистов, вне закона. Пролетариату -безнаказанность. В свое время услышанным у нас он стать не мог. Но правда все же восторжествовала. Большевизм ушел из политической жизни.
В самом начале 1922 года Белоцветов становится членом «Русского научного института в Берлине». После приезда А. Белого в Берлин основывается местное отделение Вольной философской ассоциации (Вольфила). Николай Николаевич был действительным членом общества. Он перевел 4 драмы-мистерии Рудольфа Штейнера. Последний разрешил переводчику читать общественные лекции для русских о Блоке, Чаадаеве, Вл. Соловьеве. Николай Николаевич много сделал для разрешения духовных задач эмиграции. Перевел «Ангела Силезского» Иоганна Шефлера (избранные двустишия из «Херувимского странника».1926 г.) . Публикацию осуществил директор берлинского издательства «Гамаюн» Н.С.Арбузов, который знал семью Николая Николаевича.
В наших библиотеках частично сохранились подшивки журнала «Перезвоны» за 1926-1929 годы, выходящего в Риге в издательстве «Саламандра». Директором правления стал Николай Алексеевич Белоцветов. Он был крупным общественным деятелем (членом совета съездов представителей промышленностии и торговли; русско- английской торговой палаты; товарищества представителей общества страховых знаний, правления общества «Русского перестрахования». А редактором- Сергей Алексеевич, его брат, журналист, ставший позже законоучителем в 13-й основной русской школе Риги. Оба они умерли и похоронены в Риге. Эта семья основала в столице Латвии печатное дело с большой типографией, помогала литераторам. Среди сотрудников журнала числились: Бальмонт, Бердяев, Бунин, Зайцев, Куприн, Мережковский, Тэффи, Ходасевич, Черный, Цветаева, Шмелев, а также Николай Николаевич Белоцветов. В №13 за 1926 год вышло его стихотворение (написанное в Берлине) :
Трубка мира. Отзвуки Атлантиды.
Двенадцать их всего
Двенадцать их, кумиров,
Средь ночи мировой
Сидят за трубкой мира.Двенадцать их всего
Вокруг костра толпятся,
И топливо в него
Швыряют все двенадцать.Сгорает с треском прах
И пахнет шерстью волчьей.
Двенадцать у костра
Покуривают молча.Как старец -дым седой,
Как зарево- их лица.
О, что там, в трубке той,
Что в трубке той дымится?О горький, горький чад!
Протяжною затяжкой
Вдохнуть и замолчать,
И вздох испустят тяжко:
«Все временное -дым!»
И курево по кругу
За дымом тем седым
Дают они друг другу.И каждый раз, когда
Вдыхают воздух горький,
Стенают города
От войн и грозных оргий.И каждый день, когда
Костра взрастает пламя,
Проносится беда,
Нежданная, над нами.И долгий слышен вопль.
Трясет и корчит землю.
Но там у них тепло.
А нам они не внемлют.Лишь сзади все грозней
В пространствах вырастая,
Отверженных теней,
Гиен толпится стая.И зрят к лицу лицом
Встревоженные боги.
Как тенью за кольцом
Сторожит их двурогий.«О, если бы рассвет!»
Вдруг вымолвят с тревогой.
Но нет! Рассвета нет!
И нет над Богом Бога.
В мартовском, шестнадцатом номере стихотворение «В твоем краю» Н. Белоцветова:
В твоем краю голодных много мест,
И много рук протянуто за хлебом.
Но убаюкан бездыханным небом
Монахинь -мельниц сухорукий крест.Такой же крест в груди твоей просторной.
Разсветный ветр ворочает его.
Весь день крутишь, размалывая зерна
Но им не надо хлеба твоего.
В апрельском, 18-м номере, еще стихотворение: «Есть у тебя…»
Есть у тебя столько весен,
Дашь ли Ты мне одну!
Лик твой, Благой, так ясен,
Темно лицо мое.Выпью ли я все небо?
Сам ли я в нем утону?
О всемогущий! Слабо
Робкое сердце мое.Из Твоего океана
Только одну волну
Выплесни! Пеной соленой
Вымой чело мое.
Как же отличались в то время в лучшую сторону издания в Риге по сравнению с газетами и журналами Совдепии!
В 1930-м в Берлине вышел его сборник «Дикий мед». Несмотря на благоприятное начало заграничной литературной карьеры (известно, что после отъезда Николая Николаевича из Берлина там вышел в свет сборник поэтов «Невод»), сгущающиеся и зловещие с 1933 года тучи нацизма вынудили поэта- философа уехать из Берлина в Ревель, где он хотел поселиться. Но там ему было отказано в праве на жительство. В Риге с 1912 года проживал дядя, Сергей Белоцветов, там же позже поселился и его брат, то есть отец поэта, который был человеком энергичным и состоятельным. Он владел двумя домами в центре Риги. Белоцветовы-старшие занялись в Риге издательским делом, в конце двадцатых организовали страховое общество «Саламандра», субсидировали газету «Слово», еженедельный литературно- художественный журнал «Перезвоны».
Нам мало известно о попытках критики большевизма в русском зарубежье. Во-первых, были статьи в изданиях печатного дома «Саламандра», который возглавляла семья Белоцветовых. Например, Борис Зайцев описал крестный ход в Москве после смерти патриарха Тихона: «А со стены, из-за рубцов Кремля, жадными глазами следили люди в остроконечных шлемах, в большинстве инородцы…Так ясно в этот день мне врезались два мира: мир креста и мир кабалистической звезды… На похоронах патриарха было больше народа, чем на похоронах Ленина». Мать, Варвара Андреевна, основала в Риге в 1928-29 годах антропософский кружок. На окраине Риги появилась богатая усадьба Варино, названная отцом Белоцветова в честь матери. В нем поэт прожил 8 лет вплоть до 41-го года.
В Риге в 1933 году по православному обычаю состоялась свадьба Николая Николаевича и Анны Федоровны Штокмар, с которой он познакомился ещё в «Клубе поэтов». В Риге под псевдонимом Федор Короткий Николай Николаевич выпустил песню о Григории Распутине. Там же в 1936-м вышел последний прижизненный сборник Белоцветова «Шелест».
Жизнь и интересы родителей, конечно, сильно повлияли на сына. В Латвии Белоцветов выступал с докладами и литературными чтениями. Одно время он был председателем рижской группы антропософов. Нелепая случайность -падение с гамака и повреждение позвоночника — стала причиной продолжительной болезни.
После пакта Молотова -Риббентропа началась репатриация балтийских немцев из Латвии, ввод туда советских войск. Мать поэта и философа уехала в Берлин. Власти отказывали Николаю Николаевичу в эвакуации, но в марте семья покинула Ригу. Осталась сестра Людмила с мужем, которого расстреляло НКВД. Скоро все ближайшие родственники поэта перебрались в Америку, он же по состоянию здоровья сделать этого не смог.
За 10 дней до вторжения Гитлера в СССР Белоцветовы оказались в Штутгардте. Чинили плащи в санатории — другой работы не было. С 1943 он и дочь Людмила стали гражданами Германии. Там шла мобилизации мужчин, но для службы он был непригоден. Его судьба была трагической. Бежав из Советов, он попал в логово зверя. Во время войны Белоцветовы ютились на чердаке кладбищенской постройки, иногда они видели, как по ночам из гестапо привозили расстрелянных.
Опять расстрелянных несут!
Могильщик тащится унылый.
Когда ж настанет Страшный суд?
Когда разверзнутся могилы?Как беспощаден этот век
И как он к смертным безучастен!
Как мог быть счастлив человек
И как безмерно он несчастен!
Николай Николаевич в среде родных уверенно говорил, что Берлин будет занят Советами.
Поэт с его верой в божественную справедливость так и не нашел на земле своего уголка. Его огромная страна оставалась «покинутой, молчаливой», а песня о ней — «сиротливой».
С тем ветром родины моей
Лети, печаль моя ночная .
После войны он переехал в город Мюльгейм Северо-Рейнской области, где в 1948 заболел неизлечимой болезнью и 12 мая 1950 умер в местной больнице.
«Дневник изгнания» Н. Белоцветова подготовил к изданию Федор Поляков.
В главе «Положительный смысл эмиграции» автор пишет: «России нам не видать! -мысль, с которой надо жить. Наше пребывание за границей должно носить положительный смысл…Смысл эмигрантской судьбы…в развитии сверхнародного вселенского сознания и в служении этому…Мы стали странниками, которые исстари блуждали по стране в поисках Божьей правды. А разве есть что-нибудь, что выражало бы ярче особенности русской души, чем это странничество? Искать правду сверхнародную и стало ныне реальной судьбой.
Другая задача — пробуждение в себе мировой совести. Наша русская совесть нужна миру. Без нашего русского сердца мир не может жить».
Автор считал вопиющим отсутствие знаний о духовной жизни современной России. Один критик сказал о Белоцветове, как о «большом певучем сердце, отзывавшемся на всю боль нашего разорванного мира».
Славою обетованного
Купола золотоглавого,
Мученическим предстательством
Праведников и святителей,
Подвигами и молитвами
Голубя любвеобильного,
Дивными, необъяснимыми
Милостями Богоматери
Русь жива!
Русь жива, но помнит ли его? «Пророков нет в Отечестве своем, да и в других Отечествах не густо»,- сказал другой поэт. Для преодоления кризиса нужно такое вмешательство духовных сил, что даже России с ее тысячелетней соборностью требуются долгие и долгие годы. Теперь против бога и соборности выступают либералы. В Москве против названий улиц, станций метро, связанных с именами цареубийц, развернулось народное движение. Оно наткнулось на организованное сопротивление. А в Невеле, описанном в «Камере-обскуре»? Как и везде, ходим по улицам, названным именами тех, кто совершал насилие над Россией, попирал в народе чувство жалости, справедливости, религиозности. Не считая улиц Маркса, Либкнехта и Люксембург, не имеющих никакого отношения к этой земле, остаются улицы Ленина, Рошаля, Урицкого, Войкова и др. Не пришла ли пора снять табу с революционной тематики и вернуть исторические названия?
Литература:
- Ю. Иваск. На западе //Новый журнал. Нью-Йорк.1950.Т.24.
- Н. Белоцветов. Жатва. Париж.1953.
- ОР РГБ. Ф.24. К.2.Ед. 6,8,13; К.3. Ед.11
- там же. Ф.24.К.1.Ед.8.
- Ф.24. К.1. Ед.10.
- Н. Белоцветов. Дикий мед. Стихи. Берлин. 1930.
- Н. Белоцветов. Жатва. 3-я книга стихов. Париж. 1953.
- Н. Белоцветов. Пути России. Берлин. 1921.
- Н Белоцветов. Роща. 2-й сборник берлинских поэтов. Берлин. 1932.
- Н. Белоцветов. Дневник изгнания. Франфуркт-на-Майне. 2006.
- Источник. Антология русской духовной лирики. Чикаго. 1998